Книга только для ознакомления
.
Чуб не изъявил ни радости, ни печали об участи Вакулы. Его
мысли заняты были одним: он никак не мог позабыть вероломства
Солохи и сонный не переставал бранить ее.
Настало утро. Вся церковь еще до света была полна народа.
Пожилые женщины в белых намитках, в белых суконных свитках
набожно крестились у самого входа церковного. Дворянки в
зеленых и желтых кофтах, а иные даже в синих кунтушах с
золотыми назади усами, стояли впереди их. Дивчата, у которых на
головах намотана была целая лавка лент, а на шее монист,
крестов и дукатов, старались пробраться еще ближе к иконостасу.
Но впереди всех были дворяне и простые мужики с усами, с
чубами, с толстыми шеями и только что выбритыми подбородками,
все большею частию в кобеняках, из-под которых выказывалась
белая, а у иных и синяя свитка. На всех лицах, куда ни взглянь,
виден был праздник. Голова облизывался, воображая, как он
разговеется колбасою; дивчата помышляли о том, как они будут
ковзаться с хлопцами на льду; старухи усерднее, нежели
когда-либо, шептали молитвы. По всей церкви слышно было, как
козак Свербыгуз клал поклоны. Одна только Оксана стояла как
будто не своя: молилась и не молилась. На сердце у нее
столпилось столько разных чувств, одно другого досаднее, одно
другого печальнее, что лицо ее выражало одно только сильное
смущение; слезы дрожали на глазах
|
