[В мире] ЦХИНВАЛ, Южная Осетия, 11 авг - РИА Новости, Алан Цорион
.
...Седьмое августа, вечер. В столице Южной Осетии тихо. После стольких обстрелов и нескончаемой канонады кажется, что у тишины есть запах и ее можно вдохнуть. Глубокий вздох - она наполняет легкие, будто расправляет нутро, скомканное в кулаке войны как целлофановая обертка от пачки сигарет. Полной грудью вдыхаю спокойствие. Тишину нарушает только мышиная возня где-то между потолком и чердаком. И даже не верится, что в такое время кто-то может заниматься насущными делами.
Грызуны там, наверху, что-то усердно переставляют, перекатывают с места на место, как будто слышали, как несколько часов назад президент Грузии пообещал больше не стрелять по осетинской столице. И, раз стрелять больше не будут, значит, можно заняться привычными делами.
Однако заниматься домашними делами нам - и мне, и грызунам - остается ровно пять минут. В 22.05 «мышиные» игры закончились: Михаил Саакашвили нарушил свое слово. На город сыплются мины и снаряды, дрожат стены и стекла. Будто с каждым взрывом от неба откалываются куски и, принесенные взрывной волной, бьются в окно. Я и еще несколько человек быстро спускаемся в подвал дома на улице Сталина (теперь, наверное, уже разрушенной) в центре Цхинвала.
Кого в чем застал обстрел - в тапках, халатах, трусах... Многие уже успели раздеться и лечь спать, когда грузинские снаряды посыпались на город и вместе с кусками фундаментов и раскореженных автомобилей ко всем чертям полетели все договоренности и обещания.
«Ма тарс, ма тарс...» (осет. не бойся), - успокаивает мать сына Батрадза. Пацан лет восьми уткнулся головой в колени матери и, вздрагивая от очередного взрыва, встревожено спрашивает: «Ма, а почему они стреляют, они что, не знают, что завтра начинается Олимпиада? Почему им никто не скажет, что во время Олимпиады нельзя воевать?»
Где-то в 23.00 в подвале, где мы укрываемся, как и во всем Цхинвале гаснет свет. В кромешной темноте чувства обостряются. Начинаешь, как слепой, различать малейшие оттенки звуков, которые сразу же материализуются в картины перед невидящими глазами. Там, на поверхности, от разрывов боеприпасов ночное черное небо на секунду озаряется и белеет, как будто попадая на огромный негатив. Осколки жужжат свинцовыми шмелями, пролетая низко у земли. Пули же летят со странным свистом, словно кто-то сложил губы трубочкой, но вместо того чтобы выдувать свист, вдыхает воздух: «фьюююююю-ить! фьюююююю-ить!». «Тах-тах-тах…..тах-тах-тах-тах», - мерно грохочет где-то вдали пушка на БМП. «Иратта разма!!! (осет. – Осетины, вперед)», - звучит на улице чей-то сосредоточенный, чуть ли не по-деловому ровный голос. Быстрые шаги шести пар военных ботинок по битому стеклу и осколкам колотого кирпича и гипса.
«Ма тарс (не бойся), Батрадз. Ма тарс!», - тонут слова матери в оглушительном эхе снаряда, который взорвался и разнес в клочья соседний дом. Похоже, будто кто-то со всего размаха хлопнул здоровенной тяжелой дверью у самого уха. Сыплются крошки бетона с потолка подвала...
Но даже гаубицы, стоящие совсем рядом - в Эргнети и в Никози - не так жутко звучат по сравнению с реактивными залпами грузинских «Градов», расположенных гораздо дальше, в Гори. Их снаряды, приближаясь к цели, издают свист, похожий на звук дрожащего от ветра пламени гигантских стрел с горящими наконечниками. Огонь из «Градов» ведется неприцельный, так что крыши мирных домов Цхинвала накрывают тучи реактивных «стрел».
Обстрел не утихает, люди готовятся ночевать в подвале.
....Утро 8 августа, 5.00. Седьмой час не прекращается массированный артобстрел города с грузинских позиций. Мобильный телефон показывает одну полоску зарядки - значит, скоро сядет батерейка. К тому же пропадет связь. Звоню в редакцию, в Москву - говорю, что скоро связь со мной прекратится, так как подзарядить телефон негде.
Батарейка в моем телефоне села к 9.00 утра. В Цхинвале уже светло. Помня великое правило «На войне выживает тот, кто бегает», покидаю подвал, чтобы перебраться в другое место. Бегу вдоль стены, втянув голову в плечи. Дорожная пыль то там, то тут взвивается маленькими фонтанчиками от пуль и осколков. В городе идут перестрелки между грузинскими спецназовцами и осетинскими бойцами. Слышу крики осетинских омоновцев: «Давай-давай!!! Скорее!! На Хетагурова «коробка» (БМП авт.) застряла».
Не чувствуя ног и усталости, заворачиваю за угол… «ДАНГ!!!!!», - падаю на живот от удара по ушам и глазам. Клубы пыли волнами завиваются по земле, приближаются к моим ногам, от взорвавшегося в пяти метрах от меня заряда подствольного гранатомета. Поднимаюсь. Бегу, сплевывая песок. Навстречу, по другой стороне улицы, движутся четверо осетинских бойцов, один из них на ходу меняет рожок автомата. «Клац!», - передергивает черный затвор. Старшему на вид не больше 23 лет. Еще несколько шагов, ныряю в подъезд пятиэтажки.
В темноте дверного проема – мужские силуэты. Женщины и дети спрятались в подвале, под лестницей. Снизу слышится глухой плач. «Сколько можно бомбить? Давайте уже поднимем руки и сдадимся, пока нас всех не перебили. Похоже, Россия забыла о нас!», - доносится из подвала уставший женский голос. Здесь, в окружении стариков, женщин и детей, невольно начинаешь чувствовать себя виноватым. Место молодого мужчины сейчас на войне, на защите, и ему негоже торчать здесь, среди пожилых и детей.
В этом подвале около двадцати человек, и почти никто не выглядывает наружу. Только старик Инал - бывший миротворец, участник военных действий в 1992 году, спокойно прохаживается по улице напротив подъезда, в то время как обстрел еще не прекратился. «Х..ня война - главное маневры», - приговаривает ветеран, глядя, как двое осетинских милиционеров подносят раненого в руку и ногу бойца к подъезду.
...У раненого парня стеклянные глаза, над которыми мерно, будто крылья бабочки, закрываются и раскрываются длинные ресницы. Заметно, что он одурманен болью. Маскхалат его «прошит» в двух местах, по левому бедру сзади льется алая артериальная кровь. Бойца вносят в подъезд. Коренастый милиционер привычным движением снимает с плеча автомат, приклад которого плотно обмотан жгутом, и разматывает его. Кто-то из жителей дома принес нашатырь, бойцу накладывают жгут.
«Шай хо, куыж куылыхай на малы (Ладно, пес от хромоты не умирает)», - говорит милиционер скалящемуся от боли бойцу. Это – осетинский аналог русской поговорки «До свадьбы заживет». Коренастый сотрудник МВД Южной Осетии огромными, рабочими руками растирает раненному грудь и лицо холодной водой из ведра. «Ладно, уходим», - говорит милиционер, подхватывая под плечо раненного.
«Ты откуда, парень?» - спрашивает меня старик Инал. «Из Москвы, я журналист», - отвечаю я. «Пошли перекусим», - хрипит прокуренным голосом бывший миротворец. - «Война-войной, а поесть надо».
«Сегодня приедут русские, они нам помогут», - говорит Инал, поджигая кусочек сухого спирта, положенный на газовую плиту: «Вот бы они долбанули по Гори, да по Тбилиси - больше ничего не хочу».
«Грузинские танки уже в городе, нам будет тяжело без русских», - отхлебывает бывший миротворец только что сваренный кофе.
Мне ничего не остается, кроме как молчать. Однако наше молчание нарушает появление двух грузинских самолетов Су-25. Один из них ради забавы открывает огонь по дому, в котором мы находимся. Мы с Иналом срочно спускаемся в подвал.
И вот опять: сырость и темнота. Маленький просвет видится только в отверстии, в которое протянуты трубы. Оно выходит прямо на юг - туда, откуда наступает грузинский спецназ. Поэтому подставлять голову в просвет не желательно - оттуда часто залетают пули и с сухим звуком «чккк» отскакивают от бетонного потолка подвала.
Ловлю себя на мысли, что все моя недлинная жизнь, все воспитание, бережно переданное мне моими дедами и бабушками, все мои университеты, умные книги, прочитанные доселе - это подготовка именно к этой минуте, когда над головой рвутся снаряды, и ты инстинктивно втягиваешь голову в плечи, и крупная струя пота ползет по спине вниз к пояснице. Кажется, будто смерть где-то рядом - она пахнет подвальной сыростью и присохшей к скуле коростой. Теперь, когда самолеты в очередной раз заходят на вираж, чтобы выпустить заряд по тебе, и ты знаешь, что они его выпустят, как только гул их турбин станет ближе и заунывнее, теперь в голову начинают приходить мысли о том, что это может быть твой последний день. Это не страх, а, скорее, сильнейшая тоска - ведь ты кое-чего не успел сделать, сказать.
Однако внезапно самолеты прекращают бомбардировку и уходят обратно на юг, в сторону Грузии. К чему бы это? И через считанные секунды с улицы слышится оглушительное, разрывающее грудь тысячеголосое «Ррррррррррррррааааааааааааааааа!!!» - это крик людей, встречающих колонну российской техники, прибывшую в Цхинвал. «ААА!! Подоспели родимые!, - неистово кричит Инал. - Теперь мы им покажем, мать их так!!!»
Выбегаю на улицу, где-то, как будто поблизости слышен гул российской техники. Российские военные выдавливают грузинские войска из Цхинвала. Ко мне подбегает человек с огромными, обезумевшими от ужаса глазами. «Помогите! Как мне быть?!! Я грузин, работал здесь, в Цхинвале. Я рабочий, куда мне деваться?» - кричит он на ломаном русском. «Бегите», - говорю я, в очередной раз осознавая всю подлость войны, от которой прежде всего страдают мирные, ни в чем не повинные жители. Стрелка на часах показывает 15.00.
В семь вечера, когда перестрелки и разрывы снарядов несколько смолкают, а автоматные очереди изредка рассекают слух, я выезжаю из объятого пламенем и горем Цхинвала. Российские войска вытеснили из города грузинских военных, но это пока не конец войны. В городе еще остаются мирные жители. Цхинвал по-прежнему держат цепкие, грязные руки войны. Войны, которую развязали без предупреждения, под покровом ночи. Войны, жертвами которой были и всегда будут мирные жители. Войны, которая забирает душу и растирает ее между кровавых ладоней, как целлофановую обертку от пачки сигарет.
|
