Книга только для ознакомления
. - Ну, чего ты киснешь? Пойдем, брат. Там весело: играют,
поют. Пойдем!
Он крепко и продолжительно поцеловал Ромашова в губы, смочив его лицо
своими усами.
- Ну, будет, будет, Павел Павлович, - слабо сопротивлялся Ромашов, - к
чему телячьи восторги?
- Друг, руку твою! Институтка. Люблю в тебе я прошлое страданье и
юность улетевшую мою. Сейчас Осадчий такую вечную память вывел, что стекла
задребезжали. Ромашевич, люблю я, братец, тебя! Дай я тебя поцелую,
по-настоящему, по-русски, в самые губы!
Ромашову было противно опухшее лицо Веткина с остекленевшими глазами,
был гадок запах, шедший из его рта, прикосновение его мокрых губ и усов.
Но он был всегда в этих случаях беззащитен и теперь только деланно и вяло
улыбался.
- Постой, зачем я к тебе пришел?.. - кричал Веткин, икая и пошатываясь.
- Что-то было важное... А, вот зачем. Ну, брат, и выставил же я
Бобетинского. Понимаешь - все дотла, до копеечки. Дошло до того, что он
просит играть на запись! Ну, уж я тут ему говорю: "Нет уж, батенька, это
атанде-с, не хотите ли чего-нибудь помягче-с?" Тут он ставит револьвер.
На-ка вот, Ромашенко, погляди. - Веткин вытащил из брюк, выворотив при
этом карман наружу, маленький изящный револьвер в сером замшевом чехле. -
Это, брат, системы Мервина. Я спрашиваю: "Во сколько ставишь?" - "Двадцать
пять"
|
