Книга только для ознакомления
. Но неприятнее всего
было для Ромашова то, что он, как и все в полку, знал закулисные истории
каждого бала, каждого платья, чуть ли не каждой кокетливой фразы; он знал,
как за ними скрывались: жалкая бедность, усилия, ухищрения, сплетни,
взаимная ненависть, бессильная провинциальная игра в светскость и,
наконец, скучные, пошлые связи...
Приехал капитан Тальман с женой: оба очень высокие, плотные; она -
нежная, толстая, рассыпчатая блондинка, он - со смуглым, разбойничьим
лицом, с беспрестанным кашлем и хриплым голосом. Ромашов уже заранее знал,
что сейчас Тальман скажет свою обычную фразу, и он, действительно, бегая
цыганскими глазами, просипел:
- А что, подпоручик, в карточной уже винтят?
- Нет еще. Все в столовой.
- Нет еще? Знаешь, Сонечка, я того... пойду в столовую - "Инвалид"
пробежать. Вы, милый Ромашов, попасите ее... ну, там какую-нибудь
кадриленцию.
Потом в переднюю впорхнуло семейство Лыкачевых - целый выводок
хорошеньких, смешливых и картавых барышень во главе с матерью - маленькой,
живой женщиной, которая в сорок лет танцевала без устали и постоянно
рожала детей - "между второй и третьей кадрилью", как говорил про нее
полковой остряк Арчаковский.
Барышни, разнообразно картавя, смеясь и перебивая друг дружку,
набросились на Ромашова:
- Отчего вы к нам не пьиходили?
- Звой, звой, звой!
- Нехолосый, нехолосый, нехолосый!
- Звой, звой!
- Пьиглашаю вас на пейвую кадъиль
|
